Клуб «Завтрак»: Автор и исполнитель песен Псой Короленко

Павел, скажите, как вы сами определяете свой жанр?

Песенно-поэтическое кабаре, которое вбирает традиции бардовской песни, характерно-актёрской песни, фолка, фольклора. Есть что-то из области юмористики, детской песенной культуры, советской эстрады, французского шансона, а также еврейский пласт.

В вашей лирике часто используется приём смеха...

Скажем так, примерно в половине моих песен возникает комический эффект. Есть юмор, но я его воспринимаю как побочный эффект. У меня нет песен чисто юмористических по жанру. Но есть песни, которые в значительной степени юмористичны. Я иногда работаю с жанром комического куплета, но не в чистом виде: там есть рефлексия, трагизм, парадокс. Сам юмор – более глубокая штука. В последнее время я больше работаю с юмористикой. Например, сейчас мы с моей коллегой из Петербурга Алёной Аренковой занимаемся восстановлением наследия Михаила Николаевича Савоярова – комического куплетиста начала XX века, одного из отцов-основателей куплетного жанра. Его куплеты весьма наивны, минималистичны, представляют собой такой первозданный комический юмор XX века. Мы планируем исполнять большую часть куплетов так, как они были написаны, ничего не меняя и пытаясь реконструировать сценический образ Савоярова. Определённые куплеты будут немного дополнены духом нашего времени. Это наследие обладает огромным потенциалом, потому что, с одной стороны, этот юмор прост, безыскусен, с другой – замысловат в музыкальном отношении. В куплетах есть некое обаяние и дух своей эпохи, который мы хотим возрождать на почве нашей.

Добрый смех – близкая мне стихия. Единственное, что мне не очень близко, – негативный смех, сарказм, я стараюсь, чтобы его не было. Если у меня есть ирония, то это самоирония или ирония по отношению к себе и своему поколению, к своему мироощущению. Если я использую пародии, то пародирую и объект, и саму насмешку над объектом. Получается ирония второго порядка – самоирония, отрицание отрицания. Такой юмор обладает высоко позитивным потенциалом. В общем-то это немного расходится с тем, как мы привыкли понимать постмодернизм.

Есть ли темы, над которыми вы не стали бы смеяться?

Далеко не всякий жанр вмещает в себя политику, злободневность. Актуальность возникает случайно, но не бывает преднамеренной. Не работаю в жанре политического куплета или злободневного социального рэпа, потому что это не моё. Грубо говоря, найдутся те, кто сделает лучше. Кроме того, ничего не должно быть табу, не должно быть запрещенных тем. С одной оговоркой на то, что я вообще не люблю насмешку. Она ведет к обесцениванию окружающего мира, к очень бедному и однобокому взгляду на него. Я предпочитаю относиться вдумчиво к любым вещам, видеть в них и достоинства, и недостатки. Есть жанры, где такая рамка заложена. Например, чистая сатира. Но мне психологически, духовно и творчески она не близка.

Разве в песне «Остров, где всё есть» нет сарказма и социального подтекста?

Там есть гротеск, но не сарказм, есть юмор, но нет сатиры. Конечно, в любом тексте читатель может услышать то, что актуально для него. Напомню, что текст создан по роману Юрия Коваля «Суер-Выер», который был написан в семидесятые годы и не содержит никаких характеристик сегодняшней России. В нём говорится о довольно абстрактных вещах. Я писал текстовик к фильму по роману Коваля и при этом использовал современную тематику. Одни говорят, высмеивается консьюмеризм, другие – экологизм, третьи – антиконсьюмеризм. Тексты мои амбивалентны и непонятно, что высмеивается. Часто подвергаю критике крайность, экстрему. Примечательно и то, что я пою под именем Короленко, а он был противником крайностей. Меня не пугает, что кто-то слышит в моих песнях что-то радикальное. Произведение обычно несёт в себе какую-то загадку, люфт для читателя, слушателя, потребителя. Хотя иногда я просто удивляюсь, откуда вообще этот смысл? С этой точки зрения автор всегда умер. Когда текст готов и нет возможности объяснить, что имелось в виду. Интерпретация всегда может быть предельно широкой. Тем в общем-то и любопытнее, по крайней мере, мне.

Именно с этой песней вы были в «Минуте славы», расскажите про ваше выступление.

Они позвали меня почему-то. Песню «Остров» выбрала редакция. Я выступал как молодой талант, экспериментатор в области фортепианной игры. Моя манера играть – именно её я педалировал. Гузеева сначала хмурилась, а потом заулыбалась.

Можно ли говорить, что в вашем творчестве есть элементы наивного искусства?

Видимо, нет. Потому что наивное искусство – это фольклор. Если вы говорите о минимализме, и речь идёт о моём аккомпанементе, – то это не то чтобы наив-арт, потому что всё-таки есть фигура автора. Но если говорить о моей манере играть на пианино, да, в ней есть некий момент минимализма. Минимализм средств, как будто всего несколько аккордов. Но при этом минимализм довольно замысловат, это обманчивая простота. Наверное, можно провести такую параллель – моя манера играть на клавишах скрывает обманчивую простоту, как и в наивной живописи. Я могу согласиться с такой параллелью. Там есть музыка, но она обманчиво проста. Позволю себе порассуждать о том, что какая уж музыка в бардовской песне? Несколько тихих гитарных аккордов. Это тоже обманчивая простота. Там есть музыка, там есть свои тонкие нюансы, своя неподражаемая манера пения, в том числе у костра. Это очень интересная разновидность фолка. А я немножко тоже бард, поэтому где-то и такую параллель можно провести. В моем тексте никакого минимализма нет, и никакого наива там нет. В некоторых отдельных текстах, где очень мало слов, используется некая форма минимализма, но это нетипично. Большая часть моих песен полна по тексту, полна цитат. В моем творчестве есть просто народные песни в каком-то количестве. И тогда этот минимализм не я придумал, я просто беру песню с ним. Мне характерна насыщенность фольклорными и литературными смыслами. Даже минимализм встроен в более сложную структуру. Если говорить о текстах, то я перекликаюсь с наивом буквально в нескольких песнях, когда я повторяю одно слово. Это приём трансовой поэзии, но он не один, которым я пользуюсь. Если брать мой репертуар, то мы увидим две трети плотных песен.