Клуб «Завтрак»: Директор ГЦСИ Алиса Прудникова

Алиса, расскажи про свои завтраки.

Неужели это кому-то интересно? Часто я использую завтрак как повод для встречи и тогда завтракаю каким-нибудь омлетом, а в основном завтракаю дома. Когда я в Екатеринбурге меня кормит мама, когда в Москве – тогда уж как придётся.

А в поездках?

Там всегда всё понятно: чем кормят в отеле, то и ем, обычно это кофе и творог, получается белое и черное. Либо вне отелей, когда обстановка более расслабленная и можно шикануть, начав день с друзьями по-буржуйски, с просекко, например. Последняя такая поездка была на Венецианскую биеннале современного искусства, где вся обстановка располагает к тому, чтобы пить игристое вино, наслаждаясь жизнью и искусством. Мы всегда останавливаемся компанией и снимаем квартиру. В этот раз это были апартаменты с выходом на крышу. Каждое утро мы варили себе кофе и выходили смотреть на крыши Венеции с просекко, абрикосами и черешней, купленными накануне. Это было великолепно. Вот такое я понимаю. (Смеётся.)

Есть ли у тебя гастрономические воспоминания о каком-нибудь городе?

Я вспоминаю, как однажды попробовала первый раз устрицы, и это было очень смешно. Я была на стажировке в Берлине и приехала на выходные в Париж к друзьям, где за одной моей подругой стал ухаживать какой-то олигарх и одновременно прекрасный мужчина. Мы хором обошли все самые попсовые места, в которые ты сам никогда в жизни не пойдёшь: «Мулен Руж», «Крейзи Хорс», Эйфелева башня – третий уровень, речной кораблик по Сене. Параллельно мы бесконечно ели устриц. На второй день, выйдя на завтрак и увидев наш стол, накрытый снова устрицами, я зарыдала и сбежала от них гулять на Монмартр, ела совершенно мерзкий бутерброд и понимала, что вот это счастье!

Какими были детские завтраки?

Как любая мама, моя была тоже уверена в том, что каша – это очень важно и полезно. У меня была детская тарелочка с изображённым на ней автобусом, и мама терроризировала меня тем, что надо съесть кашу и тем самым помочь водителю, чтобы автобус поехал. Я помню это ощущение, что мне очень дорог водитель и сам автобус, и я, с одной стороны, искренне хочу помочь ему, и не есть эту кашу, с другой. С тех пор я вроде бы хорошо отношусь к каше, но воспоминание о преодолении и каком-то усилии всё-таки осталось. Кроме того, помню из детства все летние каникулы, проведённые в саду, когда мама ходила в лес за ягодами. Ты просыпаешься утром, а на завтрак у тебя черника-клубника с молоком. Какое-то невероятное тепло от этого воспоминания.

Алиса, наша первая встреча произошла чуть больше года назад во время подготовки к биеннале.

Наша первая встреча произошла у тебя в магазине!

Ну нет, это не считается! Так вот, перед биеннале мы были в «Поль Бейкери». Скажи, у тебя существует разграничение на простые заведения и, скажем так, дорогие, «вот сюда я пойду, а сюда нет»?

По роду деятельности я часто должна «выгуливать» людей в заведения определённого уровня. Для меня самой абсолютно не имеет значения, где проводить время – в пекарне или в лобби «Хаята». Хотя, возможно, я сейчас немного лукавлю, потому что когда дело касается встречи с друзьями или выбора места, где просто хочется посидеть с комфортом, для меня становится очень значимой атмосфера. В этом плане мне нравится «Паштет». И кошку их я очень люблю.

Куда ты обычно водишь гостей, иностранцев, например?

С этим вообще сложно, потому что, как только я оказываюсь перед выбором места, мне как будто сразу отрезает память, и я мгновенно забываю всё, что есть у нас в городе, и начинаю судорожно звонить друзьям с расспросами.

Какое у тебя отношение к еде: гурманское или просто потребительское?

Интересный вопрос, потому что, с одной стороны, мне очень важно, что я ем и в какой обстановке. Важно пойти в атмосферное место, важно, как выглядит еда на тарелке, и я способна этим наслаждаться, хотя у меня абсолютно нет фетишей в этом смысле. С другой стороны, у меня супердемократичный муж, который и готовит в нашей семье. Он всегда говорит, что неважно где и что есть, потому что приходить надо за едой, а не за интерьером. Чаще всего он побеждает в споре, и мы едим дома и наслаждаемся интерьером нашей квартиры. (Смеётся.)

Я к чему начал-то про нашу встречу… Получается, что биеннале у нас будет в следующем году?

Нет, Биеннале будет в 2015 году, нас перенесли на нечётные годы. Это даже определённый вызов, потому что мы будем в один год с Венецианской и с Московской выставками, с Сан-Паоло и со Стамбулом. Я как-то всегда внутренне радовалась тому, что они проходят в одно время, а мы в другое с Манифестой, Берлином, с более продвинутыми, молодыми и не такими пафосными биеннале. Но почему бы и нет, будем и так функционировать. Московская и Уральская начинаются в сентябре, и я уже подумала, что нам нужно будет всю приехавшую публику садить в самолёт...

...и чартерами вывозить на открытие к нам. (Общий смех.) За какой период определяются и оглашаются темы для биеннале?

Это целая система: тему определяет куратор, который находится минимум за год, но перед этим наша ответственность как организаторов – выбрать площадку. Поэтому сначала мы ищем пространство, затем выбираем куратора, что тоже непростой процесс, занимающий долгое время. Потом уже он около года продумывает тему и направление основного проекта. Наша биеннале ещё специфична тем, что мы работаем в невыставочных пространствах, на заводах, а не в музеях. Это значит, что мы, условно говоря, не можем взять экспозицию Tate и показать её на заводе «Уралмаш», просто потому что там нет температурно-влажностного режима, нет необходимого уровня техники безопасности, и нам ни одна компания никогда не застрахует ни одного произведения. Мы ограничены по формату определенными цеховыми условиями. Плюс у биеннале есть определённая структура – основной проект, спецпроект и параллельная программа. Это стандартная модель для биеннального проекта, которая связана с финансированием, где основной проект полностью оплачивается оргкомитетом выставки, специальные проекты предполагают софинансирование, а параллельная программа – это то, к чему финансово и идеологически биеннале не имеет прямого отношения.

Что делает современного художника актуальным? Есть ли какие-то актуальные темы?

Нет. Художник просто должен... Господи, ну ты сам понимаешь бредовость своего вопроса?

Конечно! Поэтому и спрашиваю.

Вот сам тогда и ответь на него. (Смеются.)

Есть, например, Guerrilla Girls, которые говорят о феминизме и только о нём...

Да, молодцы, а есть Джеймс Таррелл, который говорит о свете и только о свете. Неважно, о какой теме ты говоришь, важно, насколько твоё видение актуально для сегодняшней действительности. Поэтому мне так странен вопрос о тенденциях в искусстве. Это походит на описание для модных журналов: сегодня в моде чёрно-белая гамма, а завтра мятные или какие-то там ещё оттенки. Меня всегда напрягает, когда мы говорим так об искусстве, потому что эта лексика – из другой оперы. На мой взгляд, куда важнее говорить не о тенденциях, а о проблемах, с которыми современное искусство работает. Понятное дело, что сейчас это плоскость политического, то, что на повестке дня, о которой не говорят официальные СМИ. Современное искусство действует не в области прекрасного, а в области проблемного. Там где есть проблема, есть место современному художнику. Вот есть проблема с феминизмом, гендерными стереотипами, и от неё никуда не деться. В павильоне «Рабочий и колхозница» на ВДНХ этой весной была классная выставка «Международный женский день» про идеи феминизма сегодня. Кураторы хотели проследить динамику с начала века до сегодняшних дней, включая тех самых Guerrilla Girls, которые используют стратегию внедрения в публичное пространство, опробованное рекламой, – билборды, плакаты, листовки. Чувство юмора и анонимность помогают разрушать самые устоявшиеся стереотипы.

Есть ли сейчас в Екатеринбурге какие-то работы, которые можно выделить на фоне других?

Я сейчас погоржусь. У нас есть такие работы! Существует премия «Инновация», проходяща восьмой раз, и в этом году была феноменальная история для Екатеринбурга. В каждой номинации присутствовали работы местных художников, а в некоторых даже не по одной. И это очень важно, потому что для участия в конкурсе такого уровня больше не нужно придумывать специальную премию для регионального проекта, конкурентоспособность сейчас лежит в другой плоскости. Ты можешь жить в Екатеринбурге и занять первое место в номинации «Главный проект». В этом году Владимир Селезнёв, у которого сейчас явно звёздный период, и его работа получили приз зрительский симпатий. Одна из моих любимых работ – это «Превыше всего» Ради, она действительно важна для нашего города, и мне больше нравятся его проекты, которые меньше связаны с политическими жестами, а больше с общечеловеческими ценностями. Зато его работа «Стабильность» прославилась на ярмарке Cutlog в Нью-Йорке.

То есть всё-таки художника делает актуальным политическая подоплёка в его работах?

Мы как раз очень много говорили об этом на «Инновации». И ты знаешь, нет, главную премию завоевала работа пермской группы «Провмыза», опера «Марево». Это видеоопера, и там нет ни грамма политического. Она поставлена художниками с профессиональными актёрами на сцене. Это такая тотальная инсталляция с сюрным сюжетом, потрясающая своей выразительностью и чувственностью. Она вся про надрывные эмоции, когда возникает ощущение, что тебя схватили за горло и тебе не хватает воздуха, она про твои личные эмоции. Художникам важна область персонального, личного пространства и эмоций.

Алиса, каково будущее искусства? Дайан Перне сказала, что оно за видеоартом.

Для меня вещи, которые останутся и повлияют на ход событий связаны с междисциплинарными практиками. Искусство, никогда не выйдя из самого себя, не пойдёт в будущее. Очень важна для современного искусства ломка своих же границ, на которую постоянно должен идти художник. У меня есть ощущение, что область радикального эксперимента лежит за science-артом, смесь науки и искусства, место для глубоких исследований и новых открытий, и именно туда придёт художник и только тогда получится новая перспектива развития искусства. И я не верю, что какие-то жанры отомрут, всегда всё будет, для этого мы и осваиваем новые формы.

Ты на самом деле предугадала мой вопрос, о том, что каждому времени свойственен свой род или жанр искусства. В XIX веке был расцвет оперы, это было её время, и тут – бац! – и в «Инновации» побеждает опера.

Да, но сейчас время довольно странное, потому что есть академическая музыка, и сейчас много композиторов, которые занимаются этой экспериментальной музыкой, но пока их судьба – это принадлежность к очень узкому кругу людей, небольшой продвинутой аудитории, которая способна воспринимать эту музыку, а это искренне тяжело. Необходимо обладать недюжинным опытом, образованностью, чутьём и способностью к восприятию этого, что конечно дано не всем. Поэтому мы постоянно находимся в привязке к этим классическим формам в искусстве из-за того, что это требует меньше смелости, тебя не научат в школе тому, как взаимодействовать с современными формами искусства. Для этого нужно быть настолько гибким, чтобы прийти послушать Филоновского или Курляндского и откликнуться на неё, потому что подходить к ней нужно с другим мерилом. Такая же история с любой выставкой современного искусства, и именно поэтому сейчас есть такой бум на арт-образование, людям не хватает вокабуляра, как говорить об этом, как оценивать, чтобы понимать, что всё это вписано в глобальный контекст.

Есть среди ли художников, скажем так, свои Spice Girls, откровенная попса?

Саша Шабуров, но в хорошем смысле. Попсовость «Синих носов» в их плакатности и клишированности. Они создают продукт из наборов ярких, узнаваемых символов, которые всегда актуальны. Зачастую они работают на экспорт и играют со стереотипами. Из зарубежных мало кто не знает Хёрста, конечно же. Говоря про попсу, мы говорим про медийных персонажей. Тогда уж и Ай Вэйвэй, который изначально был в позиции угнетённого. Сейчас это явно поп-звезда, потому что весь мир ратует за его освобождение, и потому что он делает ситуацию своего противостояния с властями настолько видимой и показушной, что это стало суперхитом. Чем медийнее художник, тем он виднее и знаковее, покупаемее. Или вот есть Марина Абрамович, бабушка перформанса, и Улай, и вот это и будет ответом на твой вопрос. После их разрыва каждый выбрал свой путь: Марина становится медийной звездой, делает выставки в лучших музеях мира, основывает школу имени себя, ставит оперу про себя же, а Улай, сразу уехавший в Амстердам, посвятил всего себя и свои работы глубинному философскому посвящению, провозгласив своим кредо «эстетика без этики – косметика». Он пошёл вовнутрь, а Абрамович вовне, оба – великие художники, но выбравшие разные пути. И это две видимые стратегии развития художников, характеризующие ситуацию в современном искусстве вообще.