Клуб «Завтрак»: Художница Ольга Тобрелутс

Роман: Я часто ем яйца.

А потому что дольше остаёшься сытым. И считается, что только на завтрак можно яйцо есть. Также утром хорошо есть, наверное, какие-нибудь… Я даже не могу сейчас вспомнить...

Вячеслав: А вы рисовали еду?

Да. У меня даже была целая серия натюрмортов. Это было совместно с Санкт-Петербургской государственной художественно-промышленной академией имени А. Л. Штиглица, который достал из своих запасников различные ткани. Это такой музей при Мухинском институте, и там очень много декоративно-прикладных вещей и посуды, поэтому я делала постановочные фотографии. У меня были фарфоровые головы, покрытые золотом или платиной, я ставила их в окружение прекрасных музейных вещей, и получилась серия натюрмортов. Вот поэтому там присутствовали фрукты всякие.

Роман: А у вас есть гастрономические воспоминания о каком-нибудь городе?

Не могу вспомнить. У меня муж готовит так офигенно: суши, любые итальянские блюда – настоящий эстет. Поэтому это как-то всю остальную еду затмевает. Сейчас я попробую вспомнить. Я просто не привязана к еде, у меня нет проблем с ней и музыкой; у меня очень сильная визуальность – зрение. Я могу сказать, какое у меня было визуальное потрясение: в каком городе и когда. Я всё так запоминаю навсегда, а вот вкус, слух, нюх у меня вообще...

Вячеслав: Хорошо. Допустим, когда вы в Германию приехали, какое у вас было первое визуальное потрясение?

Я приехала в Германию, когда мою фотографию напечатали на обложке немецкого журнала Art. Мы пошли с другом в клуб, и когда мы проходили мимо ларьков, то там везде продавали этот журнал. Мы были такие модники, были такие счастливые. Хоть это и был не первый приезд в Германию, но он очень запомнился. Я была настоящей звездой, меня пускали в клубы бесплатно, и это было очень здорово.

Роман: Давайте начнем с начала, с вашего обучения.

Я училась в архитектурном техникуме, и когда я его заканчивала, то собиралась поступать в Академию художеств имени Репина. Два года ходила на подготовительные курсы, а потом узнала, что там архитектурное отделение не очень хорошее, и поступила в Ленинградский инженерно-строительный институт. Но там было так скучно учиться, что я ушла со второго курса и уехала в Германию изучать компьютерную графику в институте Art+Com. А дальше я уже была просто художником, потому что архитектор-женщина всё равно никому не нужна.

Роман: А почему архитектор не может быть женщиной?

Ну, конечно, есть женщины архитекторы, но их единицы. Это, скорее, исключение из правил. Во-первых, потому что у женщины по-другому устроено сознание, она по-другому мыслит. Действительно, есть различия между восприятием мира и сознанием – между сознанием мужчины и женщины. Мужчина смотрит вдаль, а женщина смотрит около себя. Потому что мужчина должен был охотиться, а женщине надо было смотреть за детьми. Женщина уделяет много времени мелочам и деталям, а мужчина – общей конструкции, поэтому архитектор – чисто мужская профессия. К тому же там конкуренция такая, что должна была быть всё время помощником мужчины, нежели возглавлять свой процесс. А вообще я всегда хотела быть художником.

Вячеслав: Поэтому женщины в основном занимаются декором и интерьерным дизайном.

Да, потому что это детали. Этому тоже важно уделять много времени. А мужчины конструктивно думают, они отбрасывают мелочи. Если женщина смотрит на дом, она видит форточки, а мужчина – дом целиком.

Роман: Но ведь и среди художников женщин меньше, чем мужчин.

Дело в том, что женщин-художниц очень много появилось только в последнее время. До этого их было очень мало. И они проигрывали мужчинам, потому что пытались использовать мужскую школу, не применяя собственные наработки. А сейчас только начинает появляться женская школа. Вот, например, компьютерная графика: все пионеры компьютерной анимации и графики – женщины. То есть компьютерное искусство сложилось на женской практике, а не мужской. Мне кажется, что сейчас, чем больше женщины применяют собственную фантазию и образ мышления в живописи, как Фрида Кало, тем они интереснее как живописцы. Если женщина начинает работать под мужскую школу, то она становится вторичной по отношению к тем же мужчинам, которые в этой школе учились. Потому что в принципе вся художественная школа основана мужчинами. Я писала большую серию картин последние десять лет и вдруг обратила внимание, что у меня все мужчины, все их позы, они как бы… я просто пыталась сравнивать: любую позу уже кто-то когда-то нарисовал. Я стала сравнивать с мужскими картинами и обнаружила, что все они рисуют ровно зеркально наоборот фигуры в отличие от меня. Мне так удобно. И если у мужчин свет с одной стороны падает, то мне удобнее, чтобы он был с другой. Я поняла, что я подсознательно расположила так фигуру – зеркально... (Пауза. Обращается к Вячеславу.) А вы знаете, что вы просто копия молодого Эдварда Мунка? Только юного, потом он очень испортился. Он такой красавец в юности был, и вот если бы вас перекрасили в брюнета, то вы были бы просто очень похожи. Я недавно была в его музее в Осло, и меня потряс его портрет. Вам обязательно необходимо обратить внимание.

Вячеслав: Хорошо, я обязательно посмотрю. А вы до поступления в техникум уже рисовали?

Да, я к тринадцати годам уже изрисовала все стены дома и была уверена, что стану художником. Я в художественную школу не ходила, потому что не было возможности.

Вячеслав: В одном из интервью вы говорили, что за ваш первый рисунок отец вас наказал.

Да! Я взяла обычные открытки, новогодние. Там были разные персонажи, и я положила открытки на окно, перерисовала на бумагу, но одному утёнку нарисовала пять ног. А мой папа был очень честный, его возмутило, что я основу взяла с открыток и выдаю за своё. А я возмутилась: я нарисовала утёнку пять ног, и это уже не та картина, а моя. А он думал, что я вру, и единственный раз в жизни меня отшлёпал ремнем. Но я до сих пор беру свои старые картины и делаю коллажи с новыми персонажами. И подписываю своим именем, совершенно не стесняясь старых мастеров. Я считаю, что метод перекомпозиции, который Тимур Петрович Новиков обосновал, очень актуален и сейчас. Когда ты берешь одну композицию, меняешь местами, а получается совершенно новая вещь, потому что в современном искусстве уже нельзя говорить про плагиат.

Роман: А в это время у вас уже были какие-то любимые художники?

Кандинский, Миро и Серебряков. А у вас какие?

Роман: Мне очень нравятся Серов, Эгон Шиле. Пока не побывал в Стокгольме, мне не нравился Гоген. Когда я увидел его картины воочию и прочитал «Луна и грош», тогда я проникся им.

Шиле мне тоже нравится сейчас. Все эти чёрные тени! Вообще все эти европейские художники, рисовавшие эротику, сейчас находятся на пике популярности. Это удивительно, но Рене Магритт предсказал компьютерный коллаж. Его вещи просто потрясающие. Я думаю, сейчас в связи с этим бумом, когда компьютерные художники снова возвращаются в живопись, появится следующее дыхание после Магритта.

Вячеслав: Вчера на лекции (лекция Ольги Тобрелутс о периоде становления современного искусства в 90-е годы прошла за день до интервью. – Прим. ред.) вы говорили про метод обмана и показали работу, где сексапильная медсестра прикасается к маленькому мальчику. Насколько сейчас этот метод важен для вас?

Это работа Инес ван Ламсвеерде, автора последней фотосессии Леди Гага. Мы часто участвовали в одних выставках, у нас были интервью в одних журналах, поэтому я вчера показала женщин, которые тоже занимаются подобным искусством. И я как раз показала ее работу, где с помощью компьютерного совмещения в одном пространстве объединены разные психологические подтексты. На самом деле, настоящее произведение искусства – это когда ты смотришь на красивую фотографию или перерисованную живопись, а видишь историю. Это считается высшим проявлением художественной воли. То, как вы смотрите на картину, – это не ваше желание, это художник так поставил цветовую гамму и объекты. Он руководит вашим взглядом, и то, куда вы посмотрели сначала и в конце, – это его заслуга. Художник управляет вашим взглядом и рассказывает историю. 

Посмотрите картину Люсьена Фрейда «И новобрачный». Там лежит мужик, сначала ты смотришь на его причинное место, а затем ты перебегаешь глазами на его бритую голову. Герой лежит на брачном ложе, которое похоже на его член – такого же фиолетового цвета. Только потом ты смотришь на бедро девушки, худенькой, маленькой, беленькой. Её худое бедро вызывает у тебя жалость, и только в последний момент ты смотришь на её счастливую розовощекое лицо и понимаешь: она абсолютно счастлива. И в этот момент ты воспринимаешь картину. Те психологические чувства, которые ты испытываешь, – это не просто так, это художник просчитал. Это высший пилотаж в искусстве, причём с фотографиями точно так же бывает. Ты смотришь на фотографию, а перед тобой – целая вселенная, целая психологическая история, но это редко кому удается.

Роман: Стык науки и искусства, например, роботизированные установки, пишущие картины. Как вы думаете, правда ли это?

Когда я получила премию Future в Тайбее в 2000-м, награждали десять лучших художников, связанных с новыми технологиями. Там было очень много технического искусства, но дело в том, что когда человек делает техническую вещь, то она недолговечна. Если традиционно нарисовать картину, повесить её, она сто лет провесит, двести, пятьсот. А вот даже взять современную художницу Марину Алексееву, которая делает лайтбоксы. Элтон Джон купил её работу, а через два года сказал, что там маленькая деталь сломалась. И галерея отправила специалиста, который потом эту деталь поменял. А пройдет 50 лет, уже и деталей не будет, и специалисты умрут. То есть технические вещи, которые очень интересны, всё равно временны. Есть формат искусства, например, очень популярное в бывших советских республиках и вообще в России социальное искусство. Вы видели хотя бы хоть в одном сборнике по искусству хотя бы одно произведение, связанное с социальным протестом, экспериментом? Конечно, нет. Потому что в вечности остаются произведения, оторванные от социума, устремлённые и основанные на идеалах красоты. Я абсолютно уверена, что через какое-то время Кабаков всё меньше и меньше будет популярен. Потому что сейчас уже молодежь вообще не понимает, о чём он. Они не жили при Советском союзе. Они будут смотреть на Кабакова совершенно другими глазами. Но он уже не будет художником номер один, потому что он рассчитывает на определённую ментальность. Хотя некоторые вещи его, такие как компьютерная графика или отдельно взятые и не привязанные к социуму, они, может быть, останутся. Но это сам Кабаков сказал, что со временем всегда на первый план выходят художники номер два, номер три, а художники номер один, которые были очень популярны в своё время, исчезают. Импрессионисты не были художниками номер один – в это время были другие художники, которые очень дорого стоили.

Вячеслав: Как вы отнеслись к недавнему запрету вашей выставки в Италии?

У меня постоянно запрещают выставки. Например, историк искусства Эдвард Люси-Смит решил поместить в своей книжке, которая издавалась в Нью-Йорке, моё произведение с Леонардо Ди Каприо в образе Святого Себастьяна. Но издательство сказало, что эту картинку они в книжку поместить не смогут – нет авторского разрешения от актера. Тогда Эдвард Люси-Смит написал огромную статью, которая вышла на первой странице The New York Times с огромной фотографией, о том, что такое свобода художника. Созрел вопрос: может ли художник обойти авторское право, использовать образ персонажа, если этот персонаж – общественное достояние. Если нет, значит, он не свободен в высказывании как творческий человек.

Вторая история: я послала работу «Американский солдат в Ираке» на выставку в Техас. Таможня не пустила эту работу и спросила у меня: почему я изобразила в таком виде американского солдата. А я взяла скульптуру с головой Муссолини, где оголённый спортсмен стоит с полотенцем. Только вместо полотенца я ему нарисовала американский флаг. И опять поднялась шумиха. Сейчас история произошла: итальянцы сделали мою фоторетроспективу, это была инициатива итальянского государства. Организаторы обратились к посольству, чтобы те дали свой логотип для каталога, чтобы пришли туристы. И действительно я – известный художник, мои работы находятся во многих коллекциях западных и русских музеев. Но если посольство сказало бы: «Нет, мы логотип не дадим, потому что мы не участвуем в этой выставке», то никто бы слова не сказал, но посольство сделало оценку моему творчеству, оно официально сказало, что они не согласны с моим художественно-эстетическим взглядом. Мне посольство говорит, что я какие-то законы нарушаю. У меня нет ни одного голого мужика на фотографиях. Они, наверное, ни разу мои работы не видели.

Вячеслав: Как вы считаете, сейчас хорошо развита система финансового поощрения современного искусства?

Я всегда покупаю произведения молодых и зрелых художников, всегда стараюсь приобрести любимую картину. Я собираю коллекцию, потому что считаю, что это обязанность всех: если каждый из вас купит работу екатеринбургского художника, то, представляете, какой будет расцвет сразу в Екатеринбурге! Ведь наверняка есть произведения которые вам нравятся, а художник голодает. Очень важно покупать работы друг у друга. Это классно, когда тебя вдруг оценит такой же художник, как ты сам.

Роман: То есть художник должен быть сытым.

Есть такие художники-социопаты. Есть один такой, не буду называть имя, он сидит у себя в мастерской, и я ему говорю: «Приходи, я картину дорисовала». А он отвечает: «Нет-нет, я не пойду. А вдруг она у тебя получилась, я же потом спать не буду». И я его понимаю – он честно сказал. Он как художник для меня очень дорог, но у него не получается... Он социопат, он не общается с галеристами, ему сложно договориться о выставке. Но я у него покупаю вещи, потому что ценю его очень высоко.

Вячеслав: Со стрит-артом в этом плане ещё труднее.

Понимаете, раньше многие занимались искусством шрифта. До появления компьютера искусство шрифта было обыденной вещью. Издавались книги по искусству шрифта, художники выдумывали новые буквы, но компьютер появился – всё было полностью уничтожено. Раньше это была очень распространённая профессия. Человек, который занимается шрифтами, мог нарисовать вывеску, объявление. А ничего никуда не исчезает. Если исчезла такая профессия как шрифтовик, значит, она вылезла боком в стрит-артисты. Они стали экспериментировать со шрифтами на стенах. Вот они эти шрифты используют в граффити. Я к этому хорошо отношусь, эта такая область, которая никуда не может деться.

Вячеслав: А вы следите за стрит-артом?

Я очень хотела, чтобы мой сын стал граффитистом. Такое счастье: поехал в Англию – порисовал, поехал в Германию – порисовал, вернулся домой – сделал прекрасное граффити. Но он хочет быть человеком системы. Ему нравится порядок и команда – ну, человек другого типа. Все знают Бэнкси, а у нас есть Миша Мост в Петербурге. Дело в том, что моя подруга, дочь Тимура Новикова, Маша собирает в своей галерее работы стрит-артистов… (Пауза.) Как же вы похожи на молодого Мунка! Это что-то удивительное!
 
 

Открытие выставки «Новая мифология» в Ural Vision Gallery состоялось 13 сентября. Выставка продлится до 18 ноября.