2 апреля 2014 12:09
Литератор Игорь Сахновский рассказывает увлекательные истории, случившиеся с ним в Орске, Екатеринбурге, Шотландии, Англии и Италии, размышляет о литературной ситуации в стране и вспоминает работу над первым романом. Всё это – за завтраком в ресторане «Хмели Сунели».
Игорь Сахновский – российский писатель, живёт и работает в Екатеринбурге. Автор романов «Насущные нужды умерших», «Человек, который знал всё», «Заговор ангелов» и сборников рассказов «Счастливцы и безумцы», «Нелегальный рассказ о любви», «Ревнивый бог случайностей» и «Острое чувство субботы. Восемь историй от первого лица».
Помните, как вы работали над своим первым романом?
Помню. Самый первый роман я писал от руки. Выглядело это довольно страшновато: когда я полностью исписывал лист формата А4, передо мной лежало нечто абсолютно нечитаемое. Текст был скрыт под шестью слоями правки. Я начинал переписывать начисто, но в итоге снова получал страницу, сплошь исчёрканную правками. Есть люди, которые считают, что писать полноценную литературу на компьютере невозможно. Я больше доверяю мнению Габриеля Гарсиа Маркеса, который полжизни писал от руки, а полжизни — на компьютере. Его спросили, что изменилось бы, если бы он всю жизнь работал на компьютере. Маркес ответил: «Только одно — я написал бы гораздо больше».
Что вдохновило вас на первый опыт в прозе?
Первую прозу обычно пишут о своём детстве или о первой любви. И, как правило, довольно наивно. Я в этом смысле не был исключением. И всё же могу сказать, что мне не стыдно за свой первый роман. Этот текст о моём родном провинциальном городе был опубликован в журнале «Новый мир» и впоследствии переведён на основные европейские языки. С моим родным городом Орском, кстати, связано важное гастрономическое переживание. Люди, даже ничего не знающие об Орске, чаще всего наслышаны о культовых «старогородских» пирожках. Пирожки эти появились ещё в советские годы. Их делали в маленьком цеху в Старом городе (район Орска. — Прим. ред.), и запах стоял убойный. За ними выстраивались нескончаемые очереди. Заводчане в обеденный перерыв посылали туда гонца, который покупал пирожки на весь цех. Эти феноменальные пирожки с требухой, острые и сладкие одновременно, пережили четырёх генсеков, советскую власть, перестройку, гласность, трёх президентов и, подозреваю, вертикаль власти тоже переживут. В Орске даже успели появиться поддельные «старогородские» пирожки.
Однажды мне довелось целый месяц гостить в шотландском средневековом замке в компании еще трёх литераторов. Владелица замка — миллионерша миссис Хайнц, вдова одного из тех Хайнцев, которые создали небезызвестную империю соусов и кетчупов. Нас угощали за столом, за которым когда-то обедали королева Виктория и принц Альберт. Начинают разносить блюда, и я вдруг чувствую: пахнет «старогородскими» пирожками. Это запах я не спутаю ни с чем. «Чем это пахнет?» — спрашиваю. Оказалось, национальное шотландское блюдо хаггис, которое готовят из потрохов. Так вот, возвращаясь к первому роману: мне нравится тот факт, что книга, в которой присутствуют эти бедные, провинциальные пирожки с требухой, была издана во французском переводе в знаменитом парижском издательстве «Галлимар».
Вас достаточно часто переводят на иностранные языки. Интересный опыт?
Я помню, испытал очень сильное чувство, когда впервые увидел свой роман, переведённый на английский. Читал ночью с монитора. И вдруг поймал себя на том, что одновременно смеюсь и чуть не плачу. Это был точно не мой текст, но очень мне близкий. Ещё одна трогательная тема — отношения с переводчиками. Они, когда заканчивают работу, присылают автору уточняющие вопросы. Переводчица из Германии задала такой вопрос: «Игорь, у вас есть фраза о том, что на стене дома гудроном было написано слово, означающее полный конец всему. Само слово не названо, но мне стало очень любопытно, я перерыла все доступные мне словари и, кажется, нашла. Игорь, это слово "..." [мужской половой член]?». Я пишу ей: «А вот и нет!».
Думали ли вы о том, что занятия литературой станут приносить вам доход?
Знаете, даже когда литература становится основным источником дохода, заработок всё равно не превращается в главный стимул. Писать, рассчитывая на материальный успех, — это заведомый прокол. Я всегда писал не жанровые или, скажем так, не коммерческие вещи, но однажды решил попробовать себя в «жанре» — написал остросюжетную вещь «Человек, который знал всё». Этот роман стал успешным в рыночном смысле, попал в шорт-листы многих премий и был экранизирован. Тогда еще живой Борис Стругацкий наградил его престижной для фантастов премией «Бронзовая улитка». Но даже и в том случае рыночный успех не был изначальной целью.
Окружающая реальность находит отражение в ваших книгах?
Так получилось, что я ещё в самом первом тексте сформулировал один важный для меня принцип. Если позволите, процитирую сам себя: «Начав рассказывать эту историю, я дал себе слово не выдумывать обстоятельства, покуда живые, невыдуманные, как бедные родственники, топчутся в прихожей и ждут, когда на них обратят внимание». Быть описанным заслуживает абсолютно всё. Нет вещей, не достойных отражения в литературе. Просто есть то, что меня трогает, и то, что не трогает совсем.
Заказ: бутерброды с маслом
и сыром (110 руб.), блинчики с лососем и сливочным соусом (250 руб.), блинчики (60 руб.) и варенье из черники (30 руб.), морс (35 руб.), американо (60 руб.),
вода Vittel (70 руб.).
Какой вам видится актуальная литературная ситуация в стране? Испортился ли читатель? Каков общий писательский уровень?
Читателей самостоятельных, глубоких, с хорошей литературной акустикой всегда было мало. А что касается литературы... Я, хоть и оптимист, вынужден признаться, что ситуация совсем не радует. На мой взгляд, произошло очень заметное падение среднего уровня. Приведу пример: Юрий Трифонов, который в советское время нам, студентам-филологам, казался крепким «середняком», на сегодняшнем фоне выглядит просто недосягаемой высотой.
По сравнению с советскими временами? Вы склонны к их идеализации?
Если вы ищете защитника советских реалий, то это не ко мне. Но даже в сравнении с советскими временами сегодняшняя ситуация в литературе выглядит проигрышной. В те времена совсем уж откровенный мусор не мог быть признан литературой. Была масса конъюнктурных, бездарных книг, но даже в тех обстоятельствах никогда бы не нашлось места для автора, откровенно неспособного писать, элементарно не умеющего строить фразу. Некоторые сегодняшние популярные, даже награждённые писатели по сравнению с советскими литераторами средней руки проигрывают по всем пунктам. Это абсолютно разные уровни письма. В так называемый литературный процесс вошли не просто малокультурные, а даже антикультурные люди. Но сравнение советского и постсоветского мне не нравится.
Просто последнее время мы наблюдаем новую волну ностальгии по советскому времени. Мне это, мягко скажем, не очень близко.
Понимаете, каким бы ни был политический режим, книга либо будет писаться, либо нет. Литератор будет хорош или, напротив, плох независимо от режима. Как вы думаете, каких хороших стихов больше: рифмованных или верлибров? Отвечу: среди верлибров гораздо больше мусора, потому что, как сказал один классик, «тирания рифмы заставляет хорошего поэта достигать совершенства». Не бывает игры без правил и искусства без формы. Ты либо владеешь ею, либо нет. Сегодня нет экспертного сообщества, которое могло бы держать профессиональную планку. Автор остаётся один на один с самим собой — с собственной мерой вкуса и безвкусия, безумия и бесстрашия.
Как вы определяете для себя провинциальность? Екатеринбург — провинциальный город?
В чем-то да, безусловно. В некоторых моментах Москва, напротив, кажется мне провинциальнее Екатеринбурга. Провинциальность ведь, сами знаете, не в географии. В писательской среде очень заметно сгущается атмосфера междусобойчика. Кое-кто жалуется: «Мир перестаёт интересоваться русской литературой». А чего ждать, если российские литераторы тратят столько времени и сил на то, чтобы шептаться или переругиваться между собой о своих «кухонных» делах? Гордый русский автор отвечает: «Ну и чёрт с ним, с этим миром! Он нам тоже не очень интересен». И вот это уже явная провинциальность. Когда я приехал в Свердловск в конце 1970-х (перевёлся на второй курс университета), это был довольно мрачный, серый, неуютный город. Было очень заметно, что город строился не для жизни, а для индустрии. Человек был тоже «производственным ресурсом». По сравнению с тогдашним Свердловском сегодняшний Екатеринбург несравнимо комфортнее, удобнее для жизни. Хотя многие вещи меня здесь сильно не устраивают.
Есть ли у вас любимые заведения в городе?
Одно время я был неравнодушен к японским заведениям, но они, по-моему, на глазах стали портиться. Хотя, кажется, «Тануки» совсем неплохой. Не так давно мы встречались с приятелем в «Своей компании» на Ленина. А потом я случайно оказался в их заведении на Амундсена. Там мне больше понравилось: накормили вполне приличным томатным крем-супом. Спокойно, непринуждённо, адекватные цены. Один мой знакомый приносит из дома в «Свою компанию» книжные излишки, а утаскивает оттуда всякий советский неликвид.
У вас есть какие-то приоритеты в еде? Любимые блюда или любимые кухни?
С годами я стал ценить в еде простоту. Но вот какая странная особенность: я очень люблю Италию и Англию, а их национальные кухни терпеть не могу. Ладно, Англия — англичане сами подсмеиваются над своими гастрономическими традициями. Но Италия? Вы скажете: там же просто фантастическая кухня! Ну, вот не буду делать вид, что люблю её. Долгая поездка в любимую Италию — для меня испытание в плане еды. Хотя отдельные продукты там просто несравнимые: итальянский твёрдый сыр, итальянский кофе. Кофе вообще лучший в мире. В последней поездке был примечательный эпизод. В Падуе долго ходил по городу и сильно проголодался. Вокруг полно приличных итальянских ресторанов и кафе — и ни в одно мне не хочется идти. Вдруг вижу какое-то странное заведение, у которого даже нет вывески — только табличка «Open». И совершенно оглушительный запах жареного мяса. Внутри мужчина, по виду филиппинец. Жарит мясо на большой сковороде. Осторожно спрашиваю у него: «Open?». Отвечает радостно: «Open! Open!». После недолгих разговоров получаю огромное блюдо с отличным мясом и бутылочку сока. И за всё это с меня берут шесть(!) евро. Перед уходом спрашиваю мужчину: «Where are you from?». Он отвечает со странным акцентом: «Бангладэдж».
А есть кухни, которые вам нравятся?
Я обожаю азиатскую еду. На мой вкус, аутентичные узбекские, тайские или китайские заведения — это замечательно. Одна моя близкая подруга больше 20 лет живёт в Лондоне. Она мне долго грозила, что в очередной мой приезд поведёт меня в страшно модное заведение, где места бронируют чуть ли не за две недели. Наконец я приехал, и она меня повезла. Как вы думаете, где мы оказались? В самой простецкой вьетнамской столовке с деревянными скамьями, очень похожей на первую екатеринбургскую «Нигору». Народу внутри была тьма, причём в основном вполне респектабельные лондонцы. Мне показалось, что это тренд — непринуждённое, непафосное, недорогое этническое заведение в большом европейском городе. И там было хорошо.